В XXI веке лексика — визитная карточка Санкт-Петербурга. Бадлоны, поребрики и парадные прочно закрепились на сувенирах, а образ типичного горожанина оброс туристическими стереотипами.

Впрочем, настоящего петербуржца, каким его рисует массовая культура, на Невском больше не встретишь. Рассказываем, почему от когда-то характерной речи с узнаваемым произношением остались только лексические «гречи» и «куры».

Настоящее: лексика

Даже если вы никогда не были в Петербурге, то наверняка знаете лексику его жителей. В последние 20 лет интернет заполнили тексты о том, как вычислить коренного петербуржца по пяти словам, а полки книжных магазинов — канцелярия с этими самыми словами.

Популярность определённых диалектизмов подтверждает и опрос, который «Изборник» провёл среди бакалавров Санкт-Петербургского государственного университета. Респонденты получили список слов и словосочетаний: поребрик, парадная, точечный дом или точка, чёрная лестница, пухто, булка, шаверма, кура, греча, латка, бадлон, вызвать мотор, пышка, наша лестница, виадук, каринка и ларёк. Мы предложили студентам выбрать позиции, которые они слышали в Петербурге от других людей, видели в городских медиа, в уличной рекламе или на вывесках. В топ-5 вошли парадная, шаверма, греча, поребрик и пышка.

Фрыштик — от немецкого Frühstück, завтрак. Встречался и производный глагол фриштыкать — завтракать. Так, в комедии Александра Островского «Волки и овцы» 1875 года один из героев говорит другому: Вам, сударь, в столовой фриштыкать приготовят.

Николай Некрасов в стихотворении «Дружеская переписка Москвы с Петербургом» 1866 года шутливо обобщал тенденции в речи петербуржцев, которые возмущали современников:

Возникнув с помощью чухонского народа

Из топей и болот в каких-нибудь два года,

Она [столица новая] до наших дней с Россией не срослась:

В употреблении там гнусный рижский квас,

С немецким языком там перемешан русский,

И над обоими господствует французский,

А речи истинно народный оборот

Там редок столько же, как честный патриот!


Конечно, далеко не все петербургские диалектизмы были заимствованными. Тот же Достоевский в романе «Преступление и наказание» в 1866 году писал про вполне исконную чёрную лестницу, совсем тёмную. Чёрной в городе называли подсобную лестницу, которая вела со внутреннего двора в служебные помещения.

Главный вход именовали парадной лестницей. От этого словосочетания произошло расхожее название парадная, значение которого никак не связано с первоначальным толкованием слова подъезд. Так называли дорожку от ворот, по которой кареты и повозки прибывали к зданию. Подъезды тоже делились на чёрные и парадные.

Та часть дома, которую сегодня называют подъездом, для петербуржцев XIX века была нашей лестницей. У Достоевского в 1849 году читаем: Какая причина заставила меня, девятилетнего ребенка, так прилежно вслушиваться в каждое слово тех людей, которых мне случалось встречать или на нашей лестнице, или на улице???

В начале XX века нововведения в лексику города принёс технический прогресс. В 1910 году в Петербурге открылась компания «Санкт-Петербургский Таксомотор». Такси марки Ford, поездки на котором предлагало предприятие, горожане по аналогии называли мотором. Подайте мой мотор, — писал в 1914 году Игорь Северянин.

Изменила речь петербуржцев и начавшаяся вскоре Первая мировая война. На волне патриотического подъёма жители империи отказывались от немецких слов. Название Петербурга русифицировали. Мы легли спать в Петербурге, а проснулись в Петрограде!.. Кончился петербургский период нашей истории с его немецким оттенком… Ура, господа!.. — сообщала газета «Биржевые новости» в экстренном выпуске от 31 августа 1914 года. Тогда же в речи петроградцев появились спальное место вместо плацкарты и хлеб с маслом вместо бутерброда.

Во время Великой Отечественной войны в речи горожан появились диалектизмы, связанные с выживанием в блокадном голоде:

Другие слова возникли во второй половине XX века. В 1960-е годы американская компания Garan Inc. выпустила линию мужских тонких свитеров с воротом под горло и узкими рукавами. Их делали из банлона — нового в то время синтетического материала. В Ленинград одежду с ярлыком «100% ban-lon» завозили фарцовщики. По аналогии с джинсами, которые назвали по ткани, свитера со временем стали бадлонами.

В те же годы окраины города застраивали точками — многоэтажными домами с одним подъездом, высота которых существенно превышала длину и ширину. В метро, автобусах и троллейбусах вводили проездные билеты — карточки.

Спустя два десятилетия, в 1980-е годы, на улицах города установили «пункты утилизации и хранения твёрдых отходов», в простонародье мусорные баки. Петербуржцы называли их пухто, по первым буквам словосочетания.

Многие диалектизмы, которые появились в Петербурге в XVIII — начале XX века, устарели в начале 2000-х. Ещё в 1990-е Александр Розенбаум упоминал в песне «Мы все поймём» чёрную лестницу: Мы все повязаны одним узлом, / Да что нам в том, когда мы ходим с чёрной лестницы в свой дом. Тогда же Майк Науменко пел в Blues de Moscou: Мы берём мотор, хотя в кармане голяк. Сейчас этих слов в Петербурге уже не услышать.

Прошлое: орфоэпия

Раньше петербургский говор выделялся не только лексическими, но и орфоэпическими особенностями. Слова, отмечает лингвист Людмила Баш, на Невском «произносили более книжно, „буквенно“, под влиянием правописания». «Сравните: барское московское пошто и классическое петербургское зачем; в первопрестольной говорили (и говорят) со[н]це, кори[ш]невый, а в северной столице — со[лн]це, кори[ч']невый. Мы, петербуржцы, вызвучиваем каждую букву», — добавляет главный научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН Владимир Котельников.

Лингвист-русист Людмила Вербицкая, напротив, считала, что письменность незначительно повлияла на становление петербургской речи: «В основе петербургского произношения <…> лежит московский говор, так как в новой столице поселился прежде всего двор, высшие чиновники и знать, жившие до этого в Москве и говорившие по-московски. Однако новой столице, строящейся заново, нужна была рабочая сила, которую набирали прежде всего из ближайших деревень. Произношение складывалось в первую очередь под воздействием окружающих город северновеликорусских и средневеликорусских говоров».

Петербургская речь отличалась, в частности, еканьем — звуком [э] на месте орфографических «е», «а», «я» после мягких согласных, а также на месте «е» и «я» в заударных слогах: [в'э]ду (веду), [ч'э]сы (часы), па[м'э]ть (память). Другой характерной чертой было побуквенное произношение шипящих: [ч']то, коне[ч']но, було[ч']ная вместо традиционных московских [шт]о, коне[шн]о, було[шн]ая.

Услышать такую речь можно в советском фильме «Анна Каренина» 1967 года. Николай Гриценко, который играет коренного петербуржца Алексея Каренина, чётко выговаривает звук [ч'] в начале слов что и чтобы:

Вплоть до революционных событий 1917 года и московскую, и петербургскую орфоэпию считали признанными вариантами нормы. Однако зачастую эта равнозначность вызывала разногласия: например, в театрах спорили, как говорить на сцене.

Будущее: неопределённое

К концу XX века учёные пришли к выводу, что классического петербургского диалекта, как и московского, больше не существует. «Можно утверждать, что в современном русском языке сформировалась единая произносительная норма, заимствовавшая часть черт старого московского произношения и часть черт старого петербургского», — писала Людмила Вербицкая в 1993 году.

Многие «петербургские» слова используют и в других городах, но в отличных значениях или контекстах. Наша респондентка Мина, которая приехала два года назад из Подмосковья, пишет: «Булка и наша лестница — это выражения, которые я употребляла и до переезда в Петербург. Значение слова булка у меня — буханка, само название буханка я не использовала. Ларёк, по моим ощущениям, тоже был универсален в Подмосковье в моём кругу и до переезда. Слово пышка я употребляла, но в другом контексте — это для меня сладкие вещи из слоёного теста».


Мы, конечно, не будем противиться, если после этого текста вам отчаянно захочется возрождать каноничный петербургский диалект. Но помните, что человека в первую очередь определяет не форма речи, а её содержание. А там уже и внешний лоск подтянется.